Ольга Балла. Время сновидений. М.: Совпадение, 2018. 120 стр.

Настоящая, густая мыслями, настоянная на стиле, сдобренная поиском нового, эссеистика – на вес платины, при всем, казалось бы, разнообразии маркетингового выбора и взрывах восторгов критики. Тем больше радости от тихо и внезапно вышедшей пятой книги Ольга Балла-Гертман (три из них вышли в Америке, к сожалению, не очень доступны) – судя по тем же мини-эссе в ЖЖ и ФБ, книг собрать автор может еще несколько, но ведь заранее не веришь…

«Время сновидений», как сами сны, непредсказуемы, о многом, разном. О детстве и командорскими шагами подступающей старости, о московских районах и буквах алфавита (единственное, что лично для меня «не звучало», из черт букв можно вывести их онтологию, но какой алгеброй верифицировать, что именно М – «буква сложных отношений с вертикальными аспектами бытия, внутренних толчков и противоречий роста»?..), о «механизмах вырабатывания прошлого» и «постэффекте юности». Хотя – письмо Балла это именно тот случай высокой прозы и мысли, когда не столь даже важно о чем, ибо глубина рефлексии, ее неожиданные (логика сна!) сюжеты более захватывающи.

Кстати, от формального определения «эссеистика» я вежливо, как от слишком тесного соседа в метро, предложил бы отодвинуться. Это действительно письмо – больше эссеистики (эссе же о чем-то конкретном, «случае» чаще, верно?), глубже прозы (в крайне редкой обрящешь столько же). Возможно, это вообще новое бытование текста, еще ждущее корректных филологических определений и новых дефиниций. В любом случае, 120, казалось бы, страниц читаются дольше многих своих собратьев, дают и оставляют после то, над чем еще думать внутри себя, как литературоведам над сравнениями – опущен ли тут Монтень в ритору блоговой краткости, или «кто тут».

Все лучшие и отличительные черты эссеистики и афористики у Ольги Балла в книге, впрочем, весьма присутствуют. «Нас сжигает светлый огонь убывания» и «мир не для нас, он легко нас отпустит» — вот из одного эссе, чорановские максимы, высокооктановые и поодиночке, вне контекста. Или выжимка травеложная, суть размышления о странствиях: «Дом — вдох, Бездомье — выдох, — и как бы мы дышали без них обоих?»

Есть здесь и то созерцание мира («замирание перед трепетом мира»), когда автору становится слышен стиль мира, его струна, и мир становится стилем (и наоборот, естественно, ибо – нет, не гармония всеединства с миром, но скорее трагическое и полное ведение тех его законов, что зачастую больше и горше человеческой жизни). Отсюда «добрый дождь». Или «острые, всегда с тревожной нотой, запахи трав; немного прямолинейные запахи листьев» и «медленное, слоистое, горизонтальное время. Время-гриб, плавно нарастающий на крепком, надёжном, кривом, шершавом дереве вечности». И список-суть фундаментальных свойств детства. И больше, чем «кстати» — да не заподозрят автора в обычной ностальгической лирике, как уже было хотел искать совсем общее со своими внутренними мелодиями я – детство автор не очень любит, на даче спасали только книги, подростковье было уж вовсе неуютным для книжного и необычного человека, а примирение с собой и миром находится где-то на рубеже 40 и 50 лет. Или вот еще справедливая неожиданность суждения: «Нет ничего более противоположного косности, чем повседневность. Косны, крикливы, навязчивы, агрессивны скорее уж Большие События».

Медитации о выходе из детства, наследии юности, о том медленном растворении в мире, молчании и других, что зовется смертью, – темы, мягко сказать, увесистые, основополагающие (fun-da-mental – средневековое веселье ученого разума, те игры разума, что рождают отнюдь не чудовищ). Но – но! Несмотря на все философские глубины и подводные течения мысли, едва ли не главной тематической доминантой тут становится – движение. Метафизическая динамика задана уже на первых страницах, где о детстве, авторском и вообще (и кое само по себе – движение в жизнь, из смерти в бытие и обратно, если экстраполировать). «Взрослые входят», «человек обретается», «из каждой точки могут вести — да и ведут — тёмные ходы неизвестно куда», а «каждое движение здесь, по видимости лёгкое <…> на самом деле многократно утяжелено: облеплено ассоциациями, памятью о многочисленных своих повторениях, обременено далеко вглубь уходящими корнями». «Человек — пустота (живая и страшная), обрастающая такими оболочками. Первое движение мира — выскальзывание из-под ног, мягко-необратимое движение его вниз — в сторону — в никуда. Твёрдость, устойчивость, хоть какие-то их начатки — потом, и всегда — с памятью об этом перводвижении».

Движение туда, куда плывет нас мир? Да, «мир не для нас», «имея сильные сомнения в посмертном существовании людей, вижу как ясный факт посмертное существование вещей», да. Но на что философ (а каждый мощный эссеист – философ, как каждый настоящий критик – писатель). Посему движение – мысли, мыслью, нащупывающей метафизические узелки, основания и рифмы-соответствия. Ибо человек как хранитель памяти и собственно бытия и вещь как сосуд памяти (человечеству следовало бы изобрести спецаппарат за извлечения «накопленных вещью за время существования смысловых шумов») – это не противоречие. (Да если бы и – ведь противоречие, способность спорить с собой, опровергать раннюю мысль и убеждения – это свойство живого, растущего сознания, антипод косности.) И вот этот дуплет из разных эссе: 1) «Многочитающий — несомненный агрессор. Пожирание книг — экспансия, разрастание (в идеале — неконтролируемое и беспредельное, — уж не патологическое ли?) области “своего”, 2) «Так думается теперь, что чтение каждой книги — по крайней мере столько же присвоение её, сколько смирение перед ней» — и это не противоречие. А именно внутренняя рифма, свидетельство если не синкретической гармонии, то божественного разнообразия, величия, благой тайны бытия. Это именно что живая система и не вечное возвращение, но вечное становление. Метафизическая динамика действительно.

НА ГЛАВНУЮ БЛОГА ПЕРЕМЕН>>